О русской якобы общинности

(Из Горянина:)"Публицисты из бывших доцентов “научного коммунизма” (от латинского commune – община) страстно хотят доказать склонность России к выдуманному идеалу, давшему имя их былой специальности, и создать этим себе ретроспективное алиби. Противопоставляя “русскую общинную психологию” западному индивидуализму, они делают вид, будто речь идет о предмете настолько бесспорном, что обсуждать его излишне. Однако неосторожные детали частенько выдают, что понятие об общине у них довольно смутное. Примерно такое: как пришли, мол, славяне на приполярную Русскую равнину, так и порешили выживать среди бескрайних снегов коллективными хозяйствами за счет взаимовыручки. С тех пор и по сей день на Руси стихийный общинный социализм. Один за всех, все за одного. На деле же, как естественная форма народной самоорганизации для совместной борьбы с природой, община в России сошла на нет еще до появления самого слова “Россия”. Наш блестящий этнограф дореволюционной школы академик Д.Зеленин посвятил уцелевшим формам коллективного, общинного поведения крестьян раздел “Общественная жизнь” в своем капитальном труде “Восточнославянская этнография”. В предисловии он подчеркивает, что его труд писался в начале 20-х гг. на материалах “второй половины XIX.начала XXв”. И уже тогда эти формы были этнографическим эхом. Самое ценное в общине, старинная “толока” или “помочь” (т.е. коллективная работа односельчан для выполнения трудной или спешной общей задачи) сохранилась, пишет Зеленин, лишь в форме таких отзвуков, как опахивание деревни при болезнях скота или постройка за один день “обыденного храма" во время моровых язв. “Лишь кое-где у белорусов” сохранилась бесплатная работа соседей в пользу погорельца или немощного.“Нынешние” же (для нас – вековой давности) случаи коллективной работы он описывает так: “Ее устраивают только люди зажиточные, пользующиеся влиянием в обществе. Обычно на толоке людей прельщает обильное угощение, которого у бедняков не бывает. К этому прибавляется и стремление оказать услугу влиятельному человеку. Нередко толока обходится хозяину дороже, нежели найм рабочих”. Иногда “работающих привлекает не только угощение, но также и взаимные обязательства, связанные с такими услугами” (т.е. порождая обязательства, каждый вправе рассчитывать на “отработку” в разных формах), и “в обоих случаях работа, в которой участвуют ради более или менее богатого угощения с вином, завершается праздничным пирогом и танцами”6. Картина, что и говорить, мила воображению, но где тут та община, в которую объединяются ради выживания перед лицом безжалостной природы? Можно, конечно, объявить приметами такой общины любые этнографические детали быта, порожденные тем, что односельчане име-дот общие интересы,, должны как-то общаться и взаимодействовать, улаживать споры. Можно объявить ими каждое проявление милосердия к сиротам и вдовам, любые посиделки, где работа совмещена с разговорами и забавами, все развлечения сельской молодежи .и т.д. – но такое есть везде в мире, где сельская жизнь еще сохраняется, а говорить об общине оснований давно уже нет.Так на какую же возлюбленную русским народом вековечную общину ссылаются сегодня наши народоведы? Я теряюсь в догадках. Низовые общественные структуры .ХIV-ХVII веков, удобные власти и поощрявшиеся ею как инструмент извлечения податей и решения государственных задач, включая военные, никакого отношения к “взаимовыручке перед лицом суровой природы” также не имели. Эти структуры – они, кстати, вовсе и не именовались “общиной” – строились по принципу круговой поруки, были рычагом утеснения и контроля. Скажем, “Приговор” (т.е. постановление) Земского собора 1619 года фактически прикреплял посадских людей к месту жительства тем, что уход любого увеличивал размер доли налога оставшихся. Оставалось лишь убегать, что и делалось. (…)"