Под гитарным грифом
У главного персонажа произведений британского писателя Яна Флеминга суперагента 007 сэра Джеймса Бонда имелась лицензия на право безнаказанного отстрела всех врагов английской короны. Уж не знаю, в каком ведомстве выдавалась эта лицензия, подписывалась ли эта охранная грамота непосредственно Ее Величеством и имелся ли на ней лиловый штемпель с указанием срока действия. Все это остается тайной.
А вот у меня подобная разрешительная бумаженция по сей день хранится в заветных антресолях среди сотен других примет ушедшего XX века. Правда, носила моя охранная грамота несколько другую функцию. Когда–то в начале 80–х она позволяла мне выходить на сценические подмостки родной страны и беспрепятственно петь песни собственного сочинения, правда, не абы какие, а лишь дозволенные соответствующими органами. К сожалению, этот весьма ценный документ имел определенный срок годности, по истечении которого авторские полномочия утрачивали силу и перед моим носом опускался незримый шлагбаум, поднятие которого было возможным лишь с получением нового разрешения либо с продлением старого, что, по сути, означало одно и то же.
Время всеобщей «литовки» текстов достигло своего апогея во времена печальные, известные всем как застойные. Поющие и говорящие авторы, не получившие официального права на пение и разговор со сцены, отлучались от своей кормилицы самым строгим образом. Бардов эти нововведения коснулись в полной мере. Еще вчера выступления, проходившие на сценах НИИ, вузов и в простых заводских актовых залах, прекратились как по мановению волшебной палочки. Законопослушные директора ДК и прочих учреждений категорически отказывались предоставлять свои помещения для проведения концертов людям, не имеющим нужной бумаги.
В 1980 году на целых 6 лет был закрыт самый известный в Советском Союзе фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина. И все эти годы ему пришлось пребывать на нелегальных условиях полуподполья.
Возможно, и в моей жизни возникла бы концертная пауза длиной в несколько лет. Ну разве что пел бы я свои песни друзьям у костра или где–нибудь на кухне. Но случилось следующее. Столкнулся я как–то нос к носу со старинным приятелем, геологом, большим поклонником авторской песни, который оставил свои геологические изыскания и полностью посвятил себя комсомольской работе в одном из райкомов Минска.
— Как живешь, старик? — интересуется бывший геолог. — Что нового в жизни?
— А то ты не знаешь?! — криво усмехаюсь я и рассказываю ему о своих печалях.
— Что–нибудь придумаем, — говорит приятель, — безвыходных ситуаций не бывает.
Спустя какое–то время звонит он и сообщает, что его районный комитет комсомола вышел с ходатайством перед соответствующими органами, чтобы у Галины и Бориса Вайханских была возможность показать свою концертную программу высокой комиссии.
Далее произошло событие, незабываемое для нас во всех отношениях, можно сказать, знаменательное. «При полном свете и звуке» со сцены Республиканского дворца культуры профсоюзов мы дали свой самый памятный концерт — спели всю двухчасовую программу для… десяти человек. Причем исполнялась программа с полным конферансом. Выдерживались паузы для неслышных аплодисментов и предполагаемого смеха после шуточных произведений. Все два часа, пока длилось это действо, из зрительного зала мы не услышали даже намека на жизнь. Лишь гнетущая тишина, как в лучших фильмах бессмертного Альфреда Хичкока. А потом эти десять человек келейно обсуждали услышанное. Нас же пригласили уже на оглашение приговора. Композитор сказал, что ему все, кроме музыки, показалось замечательным. А поэт хвалил как раз музыку и ругал стихи. Консерваторский преподаватель высказал претензии к вокалу… И лишь представитель комсомола не вступал в спор, недвусмысленно показывая всем, что говорить просто не о чем.
Тем не менее после всех этих дебатов именно он сказал главную фразу: «Комсомол ручается за этих музыкантов». И буквально через неделю в наших руках уже трепетал вожделенный папирус. В верхнем левом углу документа стоял штамп отдела культуры Минского горисполкома с заветным резюме: «Разрешено к публичному исполнению до 01 января 1983 года».
Кстати, дата эта мне запомнилась из–за одного совершенно абсурдного происшествия. Так, в самом конце декабря 1982 года должен был состояться концерт нашего дуэта на одной из минских сцен. Неожиданно позвонили организаторы и попросили перенести выступление на начало января по каким–то совершенно объективным техническим причинам. Мы сказали, что не против. И вдруг за несколько дней до концерта выясняется, что он не может состояться по причине просроченной «лицензии». То есть еще 31 декабря песенный продукт был съедобен, а спустя день полностью испортился и мог угрожать здоровью зрителя. Все наши увещевания, обращенные к директору ДК, об исключении из правил не возымели действия, поскольку испуганный чиновник не собирался рисковать своим рабочим местом из любви к искусству.
И вновь начались наши хождения по мукам, точнее, по инстанциям. И после отчаянных усилий нам таки было разрешено петь еще целый год те же самые собственные песни.
Глядя фильмы о Джеймсе Бонде, постоянно убеждаешься, что прописанные ограничения в трудовой деятельности можно обходить, если проявить должную смекалку. Поди проверь, кого отправил к праотцам знаменитый агент, пуляя из своего «вальтера»: врага ли английской королевы или так, случайного прохожего? Вот и мы очень скоро обнаружили, что никто из сидящих в зале чиновников не собирается водить пальцем по разрешительной бумаге, сверяя, ту ли песню поют на сцене, на которую разрешение имеется, или своевольничают. Главное — наличие самой бумаги. А еще очень важно было уметь правильно объявлять концертные номера.
В застойные времена знавал я бардов, которые достигли высочайшего пилотажа в представлении собственных сочинений для членов конкурсных жюри. Любая песня о простом осеннем дожде могла стать патриотической, если предварялась простым авторским пояснением, что она посвящается, ну, скажем, защитникам Парижской коммуны 1871 года. И вот уже дождь воспринимается как слезы, а само произведение моментально окрашивалось в героические тона и автоматически становилось неприкасаемым.
Да и мне самому порой приходилось исполнять со сцены белогвардейские романсы собственного сочинения и предварять их рассуждениями о мучительных раздумьях некоего штабс–капитана перед тем, как ему решиться перейти на сторону большевиков.
Все мы тогда постигали непростую науку — изъясняться эзоповым языком, поскольку чувство постоянной опасности прочно засело в нашем подсознании.
Этимологически слово «лицензия» происходит от латинского слова licentia, которое дословно переводится как «вольность, свобода делать что угодно». В вопросах творчества без внутренней свободы художнику существовать крайне сложно, а порой просто невозможно.
Уж не знаю, терзался ли господин Бонд вопросами морали, честно отрабатывая свою лицензию, а для меня самым главным судьей всегда являлся зритель. А еще — у каждого человека должен быть свой внутренний редактор, у которого есть простое имя — совесть. Именно она и выдает всем нам те самые разрешительные бумаги.
Автор публикации: Борис ВАЙХАНСКИЙ
