Блистательный Санкт-Петербург

(отсюда)"Ничто так не расскажет об изобилии, мощи и сложности той, погибшей в катастрофе 1917 года жизни, как справочник «Весь Петербург» за какой-нибудь, баснословный теперь, год начала века. Не могу его долго листать — закипает кровь. Какая устоявшаяся и состоявшаяся, уверенная в себе жизнь! И как много врала нам наша родная обличительная литература, тем громче взвинчивая бичующий голос, чем меньше на то оставалось причин, чем безопасней делалось такое занятие. Только теперь, пожив при свободе слова, уясняешь: смердяковщина может быть и талантливой и очень талантливой; каждый обнародованный ее образчик непременно будет использован как социальный рычаг и социальный лом другими людьми — из тех, кому не по душе более тонкий инструмент. Многие таланты начала века сами же угодили под этот лом, так и не поняв, откуда набрались своих диких идей эти кувшинные комиссарские рыла, пришедшие разрушить мир, который им, талантам, было так уютно чернить.Вместе с исторической Россией была уничтожена ее столица. Точнее, был сокрушен ее мир как определенное устройство жизни, но уцелела трудносокрушимая физическая оболочка, город остался на своем месте, со своей Невой, Маркизовой лужей, чайками, долгими летними днями и белыми ночами, наводнениями; остались великаны-деревья, Ботанический сад, набережные, мосты, дома, каналы и даже добрая половина храмов. Когда вы находились в определенных местах города и смотрели под строго определенным углом зрения, могло даже показаться — о, совсем ненадолго! — что ничего не случилось. Ведь человек способен на минуту забыть даже о тягчайшей потере. Но что-то оставалось даже в самом пропащем, безнадежном, отпетом месте города, я это чувствовал всегда, — может быть, оставался тот магнетизм места, какой ощущали люди XVII века среди развалин Рима. Грязь, запустение, обветшание – эти вечные спутники социализма – не смогли убить красоту бывшей столицы. Наверное, Золушка оставалась прехорошенькой и когда чистила печи, но сажа вредна для кожи красавиц. Красота Петербурга пронзала сердце печалью, а не радостью, что вовсе не входило в замысел создателей города.Кое-что из построенного при большевиках — и не только в двадцатых и тридцатых, как принято думать — не лишено обаяния. Например, замкнутые трехэтажные кварталы с фонтанами, возводившиеся сразу после войны на тогдашних окраинах. Они были хоть и упрощенной и к тому времени уже устаревшей, но все же попыткой воплощения идеи города-сада, с которой носилась в начале ХХ века вся Европа. (Пройдитесь летом по какой-нибудь Дибуновской улице в Новой Деревне и вы поймёте, о чем речь.) Но примерно с 1950-го воцаряется, лет на сорок, время потрясающего художественного бессилия, какая-то эпоха евнухов. За все эти годы в Ленинграде (уж извините, он тогда так назывался) не построено, по-моему, ничего, что не вызывало бы своим видом зубную боль. О спальных районах лучше умолчу. К счастью, вечно нищенский в советское время городской бюджет не дал советским Ленотрам загубить все обращенные к морю земли, изгадить незастроенный и очень уж сладкий кусок на Неве за Смольным. У Петербурга уцелели некоторые резервы. Все могло обернуться для него куда хуже.Только гуляя по Парижу, где есть хороший обычай вешать на каждом доме табличку с указанием года постройки (и, конечно, имени архитектора), я понял, каких архитектурных пластов ХХ века мы недосчитываемся в Петербурге, в каком направлении мог бы развиваться его внешний облик и благоустройство, что за красавец и щеголь был бы он сегодня, если бы не прерывались свобода и богатство, понял, какими ободранными мы вышли из чрева китова. Но, главное, — мы все-таки вышли, и наш Петербург с нами.